Вера Собко. «Бессонный радист» в поисках утраченной любви. Памяти Льва Болдова.

Вера Собко

«Бессонный радист» в поисках утраченной любви.
Памяти Льва Болдова.

В Ялте, в прекрасном черноморском городе 19 февраля ушёл из жизни замечательный поэт Лев Болдов. Как и положено поэтам, он ушёл молодым, сорокапятилетним. Наш век отмеряет поэтам чуть больший срок, - всё-таки не тридцать или тридцать шесть. Лев принадлежал к редкой, вымирающей породе классических поэтов. Оттого-то, может, и не прижился в нашем времени. 
Он был вне модернистского мейнстрима, не был конструктором необычных метафор, запредельных ассоциаций, не бряцал металлом слов. Они у него были человеческие и, именно поэтому, пронзительные и ранящие. У него было врождённое чувство слова, своего рода абсолютный слух на слова. В его стихах не было позы, налёта снобизма, туманных намёков на необычную тонкость восприятия и исключительность натуры. Он был открыт и откровенен, прост, глубок и понятен. Именно это давало представление о силе его чувств, привлекало к нему поклонников его творчества. Чувства – это тоже из области чего-то вымирающего, как и сама поэзия. Не разбираемые на части эмоции, которые можно подвергнуть психоанализу, а настоящие, полнокровные чувства. 
Поэзия для Льва была смыслом жизни, профессией, а не просто увлечением талантливого молодого человека. Как положено детям из интеллигентных семей, он получил высшее образование, окончил кафедру прикладной математики МИИТа. Математика, безусловно, пригодилась ему в жизни: и как подспорье для заработка – он давал частные уроки, и как инструмент мышления. Чистота и ясность его поэтической мысли во многом сродни чёткости и безжалостности математических формул. Он беспощаден к себе, докапывается до малейших оттенков переживаний. И также, без всяких скидок, анализирует время, в котором живёт.
Тем не менее, прежде всего, Лев Болдов поэт-лирик. Его стихи переполнены любовью. Не тем велеречивым бездумным щебетаньем, которым пользуются, чтобы прочистить связки, а напряжённым накалом страсти, которое, «как горла перехват» требует продышаться, выговориться. «Ведь моя любовь – водопад», - и ему веришь.
Для него Любовь и Поэзия синонимичны. Неразделимое двуединство его Музы. «Я вышел на поиски Музы. И нет мне дороги назад!». Вся его жизнь была посвящена этим поискам – стихийным, ненасытным, нервозным, обманчивым. Его стихи – это морзянка одинокого сердца: «И ночную завесу бомбят мои точки-тире. Я бессонный радист, я тебя вызываю – приём!». Эти стихи написаны совсем молодым поэтом, но он так и остался тем бессонным радистом, посылающим свои позывные и ждущим отклика от женщины «своих кровей». Как его любимый Грин, он устремлялся за Бегущей, и как Леонардо искал «отраженье своё в женском лике». Ждал, когда вдруг войдёт колдовская женщина, чтоб его увести за собой. Но призрачная Бегущая исчезала в волнах, а Мона Лиза то ли существовала, то ли и вовсе была фантомом, игрой воображения. Он не был обделён любовью, но что-то вновь и вновь толкало его на поиски. Это не вина любивших его женщин. Поэт – трудный объект для постоянной любви. 
Лев считал, что опоздал родиться. Он родился в 1969 году. «Я из времени семидесятых, - писал он в своём стихотворении, - наивных, развенчанных, в вечность не взятых…Да, я из того из «совкового» теста. И нет мне в сегодняшнем времени места». Извечная российская тоска по иным временам у Льва Болдова достигала особого накала. По тем временам, когда поэзию чтили, когда ценили «званье гордое поэт».

Мне б родиться не здесь, а в другой России.
Где Серебряный век серебром сорил,
Где пролётки в бессмертие уносили
Звонких гениев – бабников и кутил! … 
Где гремел Маяковского голос трубный…
Где ревел в Политехе оваций шквал …

Ему как воздух необходима была среда «Бродячей собаки», «Приюта комедиантов», среда равных себе по одарённости, среда, которая была бы ему по плечу. Он и в Петербург-то был влюблён по этой причине. Он также как поэты Серебряного века был вылеплен из интеллигентности, повышенной восприимчивости, мечтательности, эстетства. По странной закономерности поэзия у нас расцветает в переломные моменты истории. Наверное, потому, что настоящий поэт – камертон эпохи, а озвучивать застойную тишину – пустое и неблагодарное занятие. 
Издалека, в ретроспективе лет всё кажется возвышенней и величавей. Стираются из памяти трагедии. Серебряный век затопило половодье войн и революций. И те, кому посвящал стихи и кем восхищался Лев Болдов, раньше времени и не по своей воле ушли из жизни. Хрущевская оттепель, глоток свободы шестидесятых сменились глубоким застоем. И кумиры Политеха, о которых он писал, стали изгоями «Метрополя». Однако поколение Болдова также не было обделено потрясениями. Домашний мальчик покинул свой «карманный рай» в самом начале Перестройки. И все надежды, захлестнувшие общество, обернулись бандитскими разборками с ночной стрельбой по московским дворам. «Я не помню, чтоб юность была. Было детство - и сразу же зрелость».
Его поэтическому восприятию требовалось другое, не столь жёсткое и прагматичное время. Не время «рыночных жучил» и «разжиревших толстосумов». Всё лучшее, считает он, уже прошло. И он грезит о прошлом, идеализирует его. Он населяет свой ушедший поэтический век героями гражданской, тимуровцами, Троцким, влюблённым в художницу (весьма сомнительная восторженность, - ну, да простим ему), ностальгирует по военным песням: «… в нашей жизни, всем бедам открытой, где надёжней пристанища нет, чем о прошлом счастливые сны». Романтиков всегда поджидает разочарование. И взросление обернулось для него дорогой от «Эдемского до Гефсиманского сада». 
Слом эпох, безусловно, предполагает если не трагедию, то драму. Уютно в это время себя чувствуют, уж точно, не поэты – домашние мальчики, а совсем другие персонажи. А поэты, вдохновившись поначалу прекрасным словом «Свобода» и написав поэму «Двенадцать», «Во весь голос», «Гренаду», «Смерть пионерки» и т.д., вдруг обнаруживают деформированное, перекошенное разбойничьей ухмылкой её лицо и впадают в хандру, депрессию, болезнь. 
На мой взгляд, Льву Болдову очень подходит определение «трагический тенор эпохи» - так в одном из своих стихотворений Ахматова назвала Блока. Между ними много сходства, разумеется, с поправкой на время. Не стоит думать, что Болдов был подражателем, копиистом. Он в полной мере обладал своим голосом, своей интонацией, своим языком. Но, пожалуй, наибольшая прелесть его поэзии заключается в том, что он был продолжателем традиций не только Серебряного века, но и традиций подлинной российской интеллигенции – одухотворённой, ищущей, открытой и расплёскивающей себя со всей полнотой. Творчество обоих поэтов наполнено любовной лирикой, которая встроена в социальный контекст - неуютный, напряжённый, враждебный. Болдов называет эту роковую предопределённость «Созвездием Беды». Не оттого ли так часто в его стихах встречается тема осени? А в мироощущении главенствует «печаль на дне всего земного». Да и как ей не быть? Ведь поэзии «перекрыли кислород». На этот раз не по идеологическим, а по экономическим причинам.
Талант во все времена, как правило, одинок и бесприютен. «Одиночество – это отточие Я. Обретает отточенность форма моя». Особенно остро Лев это ощутил после смерти отца и гибели сестры. С отцом он был особенно близок. Тот ходил на все его поэтические вечера. Лёве трудно было возвращаться в опустевший дом. Рязань, Питер, Киев, Харьков, Крым, поэтические фестивали, турниры, сборища: «Я мотаюсь по родине словно заправский цыган… А вернусь – и в московском трамвае увижу себя – на коленях у папы. И лопнет мой шарик воздушный». Лев «Рак» по гороскопу, человек домашний. Но «твёрдой почвы не найти нигде», - сетует он в стихотворении «Астрологическое». Он остро ощущает свою неустроенность, неопределённость своего существования: «Я лишь транзитный пассажир в вагоне тряском». И оттого-то гибельным рефреном звучит его песня «Качай меня, поезд, качай меня поезд. Я с тела срываю спасательный пояс». 
Поэту необходимо, чтобы его печатали, и, желательно, не за собственный счёт или за счёт его друзей. Ему нужен отклик, резонанс в сердцах, признание, наконец! Без этого его талант вянет. Это прозаик ещё может вытерпеть «писать в стол», а поэту нужен выплеск, выкрик – не в пустоту, а в сопереживающие, сочувствующие души. Молчание для поэта смертельно, оно душит его изнутри. Поэт вообще не живучая порода. Надо обладать абсолютизированным чувством собственного достоинства Анны Ахматовой, чтобы, стиснув зубы, дожить до Оксфордской мантии. 
Последнее время Лев жил в Крыму. Для него это было «вымечтанное» место. Он и море-то увидел впервые, когда ему было почти тридцать лет. Край, связанный с Волошиным, Цветаевой, Грином, Ахматовой, Мандельштамом, Маяковским, – со всеми, кому он покланялся и кем восхищался. Казалось бы, судьба даёт ему шанс. Но откуда тогда эти горькие, провидческие строки? 

Этот странный мотив – я приеду сюда умирать.
Коктебельские волны лизнут опустевшие пляжи. 

Тема смерти, ухода, Харона встречается у него постоянно, начиная с ранних стихов: «Где я смерть репетировал…», «Он вышел как проще – в окно». «Омертвевшую плоть нести». Что это? Поэтическая приправа, бравада, предчувствие? Или некий не до конца сформулированный закон, по которому Бог досрочно забирает «всех лучших и талантливых себе»? Поиски потерянного рая «где всё незыблемо и просто» заводят Льва в тупик, из которого ищут выход традиционным в России способом. «Земную жизнь, пройдя до середины, я постоял и повернул назад», - пишет он в тридцать три года. Критический для талантливого мужчины возраст - возраст Христа, возраст Голгофы. Он сам задал себе обратный отсчёт, задал свою «точку невозврата». 
Лев Болдов был не только значительным поэтом, но и бардом-исполнителем своих песен. Он был организатором поэтических вечеров. У него не было разрыва между «письменной» и «устной» речью, – очаровательного «косноязычья» Пастернака, зажима перед публикой. Хорошо поставленным, звучным голосом, как профессиональный чтец он исполнял свои стихи. Его вдохновляли глаза слушателей, и слушатели вдохновлялись его стихами. Он был красив и изящен, постоянно окружён поклонницами. Возможно, их было слишком много в благополучные времена его юности и не хватало их поддержки в поздние годы? А впрочем, что мы знаем? Душа поэта читается в его стихах, да и то не до конца. 
Прости нас, Лёва. Ты дал нам неизмеримо больше, чем мы тебе. Ты дал нам чудо явления настоящего большого поэта, живущего рядом с нами, говорившего простым бытовым языком и скрывавшего за видимой обыденностью обширную поэтическую вселенную. Спасибо тебе за твои стихи. Они останутся с нами, и с теми, кто придёт после нас. Права Ахматова: « Всего прочнее на земле печаль, а долговечней царственнее слово».
Ты сам себя проводил стихами: «Я приеду сюда умирать. Будет май или август». Только со временем не угадал. Февраль самый тяжёлый и безнадёжный месяц – лютень.

Источник:

http://www.chitalnya.ru/work/1298507/