«Марина живет как птица: мало времени петь и много поет»
источник: Ариадна Эфрон. История жизни, история души. В 3 т. Сост., подгот. текста, подгот. ил., примеч. Р. Б. Вальбе. — М.: Возвращение, 2008.
.jpg)
Будь я живописец, написал бы такую картину: «А. С. Эфрон, находясь на вечном поселении в Туруханске, пишет И. В. Сталину письмо, в котором советует к 10-й годовщине со дня гибели Марины Цветаевой напечатать ее стихи».
Будь я государство, отыскал бы это письмо в архиве сию же минуту.
Будь я Церковь — причел бы эту женщину к святым.
Будь я история литературы — взял бы ее в свой канон, поместил возле протопопа Аввакума.
Такой же внятный — звучанием не уступающий голосу — слог. Такой же чистый и сильный, непобедимый характер.
Вот ведь, оказывается, вправду бывают такие люди. Настолько выше всех других. Но это становится видно, лишь когда они очень несчастны.
Тут и рецензии конец. Кто купил этот трехтомник — тому повезло. Переиздадут разве что к морковкину заговенью.
Но я хотел бы, чтобы вы запомнили, как зовут составителя: Руфь Борисовна Вальбе.
Видите ли, собрать эти тексты не так уж трудно. Надо только не пожалеть скольких-то лет жизни, скольких-то диоптрий силы зрения; надо знать: когда издадут (если издадут), заплатят (если заплатят) — сущие копейки. А также надо иметь моральное право. И чувствовать его как долг.
Вот Руфь Борисовна и взялась. Кому же еще было взяться? Разве не ей написала когда-то Ариадна Сергеевна: «...что я могу сказать тебе кроме того, что моя мама гордилась бы такой дочерью, как ты, куда более, чем той дочерью, которую имела „в моем лице“. Как и ты, она была человеком подвига — из всех, всех, всех, кого я знала в жизни, — а их было немало, — только она да ты способны были на ежедневный подвиг любви, на чистку авгиевых конюшен жизни во имя любви, на физически неподъемный подвиг дела, действия, спасения...»
Подвиг, однако, несложно и присвоить. Как это бывает в сказках. Заявить королю или царю: это сделал(а) я! — а Ивана-дурака или Золушку заманить в погреб и закрыть на засов.
А если вы, например, редактор(ша) в издательстве, и вам предложили такие три тома, и у вас достаточно ума и вкуса, чтобы их оценить, и вам в один прекрасный день надоело препираться с этой упрямой Р. Б. насчет, предположим, последовательности томов (не поменять ли, предположим, первый и третий местами), — отчего бы вам не сказать: ступайте-ка отсюда, гражданка, подобру-поздорову, у вашей рукописи не товарный вид, она даже не вся еще вбита в компьютер, — одним словом, адье! А как только за Р. Б. закроется дверь — что вам мешает переписать договор на себя — как будто это вы (под псевдонимом, на всякий случай) собрали эти письма, и мемуарную прозу, и стихотворные переводы А. С. Эфрон, — да и тиснуть поскорей?
Как и произошло. Не стану называть имен, поскольку не понимаю мотивов: какая выгода? какая, простите, слава? Просто имейте в виду, что существует и флибустьерская версия. И — если возникнет соблазн приобрести, попытайтесь ему не поддаться.
Ариадна Сергеевна сочла бы последнюю фразу совершенно бессмысленной:
«За эти годы мой разум научился понимать решительно все, а душа отказывается понимать что бы то ни было. Короче говоря, — все благородное мне кажется естественным, а все то, что принято считать естественным, мне кажется невероятно неблагородным».
О плагиате:
В середине 2006 года Руфь Борисовна Вальбе обратилась за помощью к своим коллегам-гуманитариям: поведала горестную историю о подготовленной ею книге воспоминаний, писем и произведений Ариадны Эфрон, изданной в Москве неизвестными лицами под названием “Моей зимы снега...”, предоставила в наше распоряжение рукопись своей работы, а также - составленную ею таблицу соответствий (то есть дословных совпадений) в тексте примечаний.
Мы, ее коллеги, не замедлили ознакомиться с названным изданием. То, что мы увидели, нас глубоко поразило.
Внимательный глаз профессионала не могла не покоробить еще одна особенность новоизданной книги: отсутствие каких-либо указаний на источники публикуемых текстов. Откуда они, от кого получены? Создавалось впечатление, что часть материалов, помещенных в книге “Моей зимы снега...”, публикуется впервые. Как же так? Ведь без указания на место хранения архивные документы публиковать не принято: некорректно. Разумеется, Закон, тем более Уголовный кодекс, этого не запрещает. Но существует ведь и профессиональная этика.
Ариадна Эфрон. Моя мать.jpg)
Моя мать очень странная.
Моя мать совсем не похожа на мать. Матери всегда любуются на своего ребенка, и вообще на детей, а Марина маленьких детей не любит... Она пишет стихи. Она терпелива, терпит всегда до крайности. Она всегда куда-то торопится. У нее большая душа. Нежный голос. Быстрая походка. У нее глаза почти всегда насмешливые...
Декабрь 1918
Вечер Блока
Деревянное лицо вытянутое. Темные глаза опущенные, неяркий сухой рот, коричневый цвет лица. Весь как-то вытянут, совсем мертвое выражение глаз, губ и всего лица...
Читает деревянно, сдержанно, укороченно. Очень сурово и мрачно.
(о лице слушающей Марины) в ее лице не было радости, но был восторг.
15 мая 1920 г.
«Марина живет как птица: мало времени петь и много поет», — сообщает, например, Ариадна о своей матери 30 августа 1921 года в письме к Е. О. Волошиной.
Письмо к В. И. Лебедеву, которым открывается трехтомник (от 27 января 1937 года):
«В течение первых дней я, кажется, только и делала, что бегала по улицам и смотрела, смотрела, смотрела, никак не могла наглядеться да и не нагляделась и по сей день. <...> А как здесь знают и любят Пушкина! <...> Учатся, работают, читают и ходят в театр решительно все. <...> И в Париже я не видала такого количества великолепных гастрономических магазинов, булочных, кондитерских, и такого количества покупателей в них, как здесь. <...> А детей здесь — невероятное количество. Самых замечательных детей в мире. <...> Великая Москва, сердце великой страны!»
О том, что ей пришлось пережить в 1939 году, можно отчасти судить по ее письму к Генеральному прокурору СССР Руденко (май 1954 года):
«Меня избивали резиновыми „дамскими вопросниками”, в течение 20 суток лишали сна, вели круглосуточные „конвейерные” допросы, держали в холодном карцере, раздетую, стоя навытяжку, проводили инсценировки расстрела. <...> Я была вынуждена оговорить себя. <...> Из меня выколотили показания против моего отца»
Ее первое письмо «оттуда» — к С. Д. Гуревичу, ее гражданскому мужу, — написано в марте 1941 года: «Грустно мне, родненький, и тяжело. Протяну ли я столько времени? и если да, то во что превращусь?».
(Из лагерных писем 1942-1944 г.г.):
Если бы я была с мамой, она бы не умерла. Как всю нашу жизнь, я несла бы часть ее креста, и он не раздавил бы ее. Но все, что касается ее литературного наследия, я сделаю. И смогу сделать только я.
Мамину смерть как смерть я не осознаю и не понимаю, — пишет она 5 августа 1942 года З. М. Ширкевич. — Мне важно сейчас продолжить ее дело, собрать ее рукописи, письма, вещи, вспомнить и записать всё о ней, что помню, — а помню бесконечно много. Скоро-скоро займет она в советской, русской литературе свое большое место, и я должна помочь ей в этом. Потому что нет на свете человека, который лучше знал бы ее, чем я.
...Об этом я впоследствии напишу книгу, и тогда хватит слов и все слова встанут на место.
Осталось одно-единственное неисправимое, неизлечимое, неискоренимое горе - мамина смерть. Она со мной, во мне, всегда - как мое сердце... В конце августа 41 г. несколько дней подряд мне среди стука и гула швейн(ых) машин нашей мастерской все чудилось, что меня зовут по имени, так явственно, что я все отзывалась. Потом прошло. Это она звала меня. Мы с тобой [адресовано Анастасии Цветаевой] будем жить и встретимся. По кусочкам, клочкам, крошкам, крупицам мы соберем, воссоздадим все. В памяти моей все цело, неприкосновенно. Целый мир...
... я ее знаю, как будто бы сама родила ее... Я очень прошу Вас, Ася, пережить это тяжелое время, дожить до нашей встречи. Я решила жить во что бы то ни стало. Моя жизнь настолько связана с ее жизнью, что я обязана жить для того, чтобы не умерло, не пропало бесповоротно то ее, то о ней, что я ношу в себе.
Ариадна Эфрон Борису Пастернаку из далёкого Туруханска в ноябре 1950 года:.jpg)
Холода у нас нестерпимые, вчера, в день 33-й годовщины Октября, было 52 градуса мороза, так что пришлось отменить митинг и то подобие демонстрации, что бывает у нас в праздничные дни, когда позволяет погода. Мне было очень жаль, потому что нигде после Москвы я так не чувствую и не ощущаю праздников, как здесь, именно потому, что здесь так глухо и далеко. Снежно и тихо, да и вообще в Москве праздновать немудрено, Красная площадь уже сама по себе праздник, ей отроду идут сборища и знамёна, здесь же красные полотнища лозунгов, флагов, знамён радуют как-то особо, как свет в окошке, признак жилья, как признак того, что не только труд есть на свете, а ещё и общая радость, пусть ограниченная сугробами!
«Пожалуй, не было бы сил всё глотать и глотать из неизбывной чаши, — писала она Пастернаку 10 января 1955 года, — если бы не было твоего источника — добра, света, таланта, тебя как явления, тебя как Учителя, просто тебя».
25 февраля 1955 года она признавалась в письме к Л. Г. Бать (бывшей сослуживице):
«...счастлива я была — за всю свою жизнь — только в тот период — с 37 по 39 год в Москве, именно в Москве и только в Москве. До этого счастья я не знала, после этого узнала несчастье, и поэтому этот островок моей жизни так мне дорог...».
источник: Константин Азадовский - Возвращение Ариадны
http://bookworm-quotes.blogspot.com/2014_03_01_archive.html
⇐ Вернутся назад