Людмила Маршезан. Фиалка «Марина Цветаева»

Людмила Маршезан

 Фиалка  «Марина Цветаева»

                                                               Прежде чем иметь право любить стихи,

            нужно любить поэта.

                                                                            Ариадна Сергеевна Эфрон

 

 «И главное – я ведь знаю, как меня будут любить… через сто лет» - писала Марина Цветаева в письме Колбасиной-Черновой.

Гении предвидят будущее. Её стихи трогают даже наше современное сердце, а цветаевские поэтические костры любви-памяти зажигаются сейчас не только в Тарусе,  но и в отдалённых уголках мира… Пламенеют они и в наших сердцах, объединив сегодня энтузиастов на  rue Jean-Baptiste Potin у  дома, где с 1934 по 1938 год проживала семья Эфрон. «На чудной каштановой улице…» - так Марина назвала  этот зелёный уголок Ванва. Ей нравилось это кельтское слово, в переводе звучащее как «запруда» на ручье для ловли рыбы. К сожалению, под натиском асфальта речушка исчезла, но ещё радовали глаз великаны – каштаны, которым она посвятила стихи.

            В который раз мы перечитываем её поэтические строки на мемориальной доске:

                        Мне и жизнь и жильё

                        Заменившим каштаном –

                        Есть окно и моё…

            Запрокинув головы, видим ожидание в глазах цветаевских окон. Стайкой весенних птиц влетаем в бывшую квартиру Поэта, где царит до сих пор произвол божества поэзии. Со стихами Марины Ивановны, как с ребёнком, трудно спорить. Сразу соглашаешься на всё, что они предлагают, предвещают,  утверждают. Ведь их дыхание чисто-правдивое завораживает, кажется вот сейчас, в следующей строчке ты найдёшь то, что искал всю жизнь.

            У нынешнего владельца квартиры Флорана  (Florent Delporte), двери и душа открыты настежь. Его любовь и служба во имя Поэта Марины Цветаевой достойны восхищения. Раньше мне казалось, что в мире нет такого народа, для которого поэзия была бы так важна, как для нас. Мы дышим стихами и продолжаем дышать ими. Но знакомство с Флораном  перечеркнуло все стереотипы. Он, родившийся на севере Франции 9 августа 1975 года, живёт музыкой поэзии в полном смысле этого слова. Музыкант и композитор,  Флоран исполняет стихи Марины под аккомпанемент, написанной им музыки, добиваясь укрощения реальности, где Цветаева становится не воспоминанием, а состоянием.

            Здесь, в этой квартире, мы погружаемся в атмосферу горения и безмерности чувства… юмора:

                                             Мы все умрём не от КОВИДа,

                                             Скорей от счастья и стихов!

            Чья-то шутка, вызвавшая дружный смех, напомнила нам о вирусе-мизантропе. «Только бы не заразиться… безразличием», - произнесла солнцеволосая Лена и все снова рассмеялись. Если в XX веке Цветаева уловила «тайную тоску» Парижа, то сейчас явная – накрыла город, лишив его счастливого аромата парижского бытия. Кризис… Кстати, слово «кризис»  по-китайски состоит из двух идеограмм: «опасность» и «благоприятная возможность». Вот мы и воспользовались этой благоприятностью, чтобы достойно встретить День поэзии, который отмечается во Франции с марта 1999 года.

            Флоран светился и светил. Это его душевная отзывчивость на звучание весны и дружбы. Как мы счастливы снова оказаться в гостях у Поэта после долгого антракта. Это настоящий праздник с сюрпризами. Леся Тышковская — поэт, композитор,  исследователь и писатель подарила для «музея» Флорана свою монографию: «Мифы Марины Цветаевой», которая вышла совсем недавно в Санкт-Петербурге в издательстве «Алетея».  В результате литературоведческого и лингвистического анализа лирики и поэм Цветаевой автор книги воссоздал мифопоэтическую модель её мира и показал, как семантическая реальность воплощается в жизнь. Лингвистическая анатомия слова помогла проникнуть в творческую лабораторию поэта, ещё раз доказывая,  что «Цветаевское словотворчество — это хождение по следу слуха народного и природного» (Ольга Колбасина-Чернова), а сама Цветаева утверждала, что: «Слово — ключ к моей душе — и всей лирике!»

 

             Квартира Цветаевой в Ванве – это место вклинивания памяти с реальностью. Здесь слышатся её неслышные шаги и кажется, огонь горит в камине… Не забывайте, что это последний приют, последняя квартира, где жила семья Эфрон перед отъездом в Советский Союз.  Русским соседям  Айкановым с нижнего этажа, Цветаева оставила мебель и домашнюю утварь – «тварь». Удалось разыскать и вернуть на место любимый сундук Марины, а её верный письменный стол отправили в московский музей. Но главное, что моё знакомство с потомками семьи Айкановых позволило узнать новые подробности жизни Поэта в Ванве. Об этом мой рассказ «На чудной каштановой улице», опубликованный в журнале «Смена».

 

 Флоран с радостью принял «Смену» в дар, где с обложки пытливо глядела на нас Марина Цветаева. С очаровательным французским акцентом он прочёл под портретом её стихи:

                           Мы с Вами разные, Какая благодать!

                          Прекрасно дополняем Мы друг друга.

                          Что одинаковость нам может дать?

                          Лишь ощущенье замкнутого круга.

                Фотограф Борис Давидович Гессель запечатлел это мгновение для архива Флорана, собирающего все свидетельства любви к Поэту и творчеству Марины Цветаевой.

             И вдруг, впервые в этой квартире ярко и звонко зазвучали гусли! Этот инструмент так удачно оказался связан с духом поэмы Цветаевой «Молодец». Гуслистка Александра Люмэль, приехавшая специально удивить Флорана из Тулузы, заворожила нас с первых нот. Она рассказала, что название «гусли» происходит от древнерусского «гусла» - тетива лука, при  отпуске стрелы издававшая характерный звук, в котором русичи уловили музыку. Чтобы струны были «звончатыми» и нержавеющими их раньше изготовляли из золота, смешанного с медью. Но самое интересное то, что первую песню для исполнения на гуслях записал нотами французский композитор Ф. Буальде в 1803 году в Санкт-Петербурге. Вот так тесно переплелись наши культуры.

 

             Александра Люмэль зная, что Цветаева всем цветам предпочитала фиалки, привезла из Тулузы её любимые цветы. Но почему именно фиалки? Всё не так просто. Настоящая поэзия – это бунт, а у Марины – не только поэзия: жизнь и смерть – бунт. С детства она «мятежница с вихрем в крови» любила всегда того, кто проиграл. Она выбирала побеждённых и изгнанных. «С одиннадцати лет я люблю Наполеона, в нём, в его сыне всё моё детство, отрочество и юность… Не могу равнодушно видеть его имени», - писала Цветаева. Живя книгами (отец выписывал из Парижа), она вычитала, что перед ссылкой на остров Эльбу, Наполеон пообещал сподвижникам вернуться в сезон фиалок. Этот цветок стал эмблемой бонапартистов, которые для отличия носили перстни с эмалевыми фиалками и гравировкой: «Она расцветает весной». Посвященные в тайну подымали тост: «За капрала фиалок!» Возвращение Наполеона в марте 1815 года обогатило продавцов цветов. За скромные фиалки платили бешеные деньги, пожалев об этом 15 июля, после сдачи Наполеона в плен. Изгнанный и забытый всеми он умер 5 мая 1821 года на английском пустынном острове Святой Елены. Естественно, для Марины фиалки превратились в символ наивно-романтического поклонения Наполеону, подчеркивая её стремление быть «противу всех». Поэтому, приехав в 1909 году впервые в Париж, шестнадцатилетняя «взрослая, независимая, суровая» Марина Цветаева поселилась в пансионе на улице Бонaпарт (дом № 59 bis).

            По случайной случайности один из любимых поэтов  Цветаевой – Генрих Гейне, тоже восхищался весенними фиалками «под смеющейся росой». Быстроногая Марина приносила цветы на монмартское кладбище и читала написанную самим Гейне эпитафию: «Где будет усталому путнику место последнего покоя?..» В то время она не ведала, что есть такое страшное место на земле – Елабуга…

            Жил-был (пока не расстреляли), ещё один фиалколюб – известный писатель Исаак Бабель. Его друг, Сергей Эйзенштейн, оригинально «отрежиссировал сцену» фиалок в детском ночном горшке, подарив его к дню рождения дочурки Бабеля.

            Вот так, маленькие цветочки скрашивали жизнь больших людей с трагической судьбой. Мой фиалковый рассказ увлёк Флорана, но он не знал, что самое главное происходит внезапно. До сегодняшней встречи я держала в тайне, что к 125-летию со дня рождения Поэта Александра Басенина вывела новый сорт: фиалка «Марина Цветаева» - лиловый цветок с золотисто-зелёными (как глаза Марины) кончиками лепестков. Художник Лела Мигиров (Migirov) запечатлела эту нежность на холсте и подарила Флорану, с которым они добрые друзья уже много лет. Если писать стихи для Цветаевой – это вскрывать вены, из которых они текут, хлещут, как сама жизнь, для Лелы – профессора медицины, сменившей скальпель на кисть художника, все операции протекают красками на холсте. Ей кажется, что ЦветаЕва, её стихи – это нетронутая палитра света-цвета, с помощью которой можно воплотить собственное видение прошлого и будущего. Лела – лауреат многих международных конкурсов, но нет смысла перечислять её многочисленные награды, ведь главное она нашла свой неповторимый стиль, узнаваемый моментально. Её философские  размышления в цвете приглашают зрителей стать соучастниками и творцами.

  

            При виде живописных фиалок «Марина Цветаева», Флоран возликовал и произнёс: «Неопределённое настоящее время определилось настоящими приятными неожиданностями», - чем рассмешил всех, вызвав серию шуток и литературно-исторических анекдотов:

- Вы помните, как на границе таможенники надоели Маяковскому вопросами о наличии драгоценностей ; «Вот, - показал он свой «серпастый и молоткастый» паспорт. А произведения искусства имеете? – продолжил допрос чиновник. Владимир Владимирович острый на язык не растерялся и ответил: «Только мой гений».

- В Париже при встрече с русской эмиграцией было ещё веселее. Маяковский простодушно заметил, что среди русских – он русский, среди французов – француз. Голос из зала: «А среди дураков?» Поэт рассмеялся: «Среди дураков я впервые!»

            Здесь изящное остроумие говорило живым языком. В этой квартире мы вдыхали её время, её стихи, её жизнь, где личная драма переплелась с трагедией века. Не получилось вернуться в Советский Союз желанным и жданным Поэтом. Равнодушная судьба не позволила Марине выпить до конца море жизни. Не успокаивает нас и библейское изречение: «И умер он стар и сыт днями». У неё не было избытка бытия и смерть не рифмовалась с её животрепещущими стихами. Пренебрегая всем, мятежная Марина вольно творила, продвигая до крайности не только поэзию, но и свою судьбу. А могло быть всё иначе, если бы Ариадна вымолвила только одно слово: «Да». Загадочно-мистическая эта история. Неправдоподобная правда.

            Аля Эфрон росла удивительно живою, бойкою, пытливою, заражая всех своей весёлостью и остроумием. С ней завязывались и развязывались самые неправдоподобные истории. Она любила всё хорошее и всё прекрасное понимала. В геологии самородки встречаются один на миллион, в обществе – ещё реже. Ариадна была «цветаевородок», в которую Марина вкачала все любимые книги, стихи, музыку, живопись, любовь к природе. Это был тяжелый труд – собирать перлы рассыпанного (не систематизированного), ожерелья знаний. К ней предъявлялись чрезмерные требования. Примером служила Мария Башкирцева, которая писала в своём дневнике: «Мне остаётся сделать несколько штрихов на моей картине, чтобы иметь право её порвать». Все знают дневники Башкирцевой , её портрет висел в комнате юной Марины. К сожалению, про дневники Али Эфрон почти никто не говорит, а ведь это гениальные заметки с её отчётливой индивидуальностью и самобытностью.

            «Тиль Уленшпигель» Шарля де Костера был любимой книгой её отрочества. Аля удивилась, узнав что историю живописи в школе Лувра, где она училась, преподавала Madame De Coster. Со свойственной ей непосредственностью она спросила у преподавательницы не родственница ли она писателю?  Madame De Coster расцвела радостью. Впервые, ученица, даже не француженка, а дочь бедных русских эмигрантов читала её знаменитого родственника XIX века и восхищалась им. С этой минуты преподавательница прониклась к ней особой симпатией. У художественной высшей школы при Лувре был английский меценат, покойная жена которого когда-то тоже училась здесь. В память о ней господин Уодингтон оплачивал курс обучения какой-нибудь способной , но стеснённой в средствах, ученице. Случалось, даже приглашал отдохнуть на юг Франции, где проводил лето на своей шикарной вилле. Садовник, шофёр, экономка, повар, знавшие его очаровательную жену, прикладывали все усилия, чтобы скрасить жизнь вдовца, но бывший офицер Британского флота продолжал носить траур не  только в одежде, но и сердце. Когда Madame De Coster получила от него письмо с просьбой рекомендовать талантливую ученицу, без колебаний она выбрала красавицу и умницу Ариадну Эфрон. Действительно, девушка была так хороша собой, что мужчины взглянув в её мучительно-великолепные глаза, следовали за ней по пятам. Однажды она обратилась с жалобой к жандарму, указав на молодого человека, который уже целый час преследовал её. Жандарм вздохнув, сказал: «Я его понимаю. Если я был не на посту, то сделал бы то же самое».

            Аля с восторгом приняла приглашение господина Уодингтона и сев на поезд, отправилась на встречу солнцу и лазури. Сойдя на маленькой станции и ожидая шофёра, она сияла, распятая солнцем. Ветер листал складки её синей юбки, как книгу. Неугомонно трещали цикады. Появившийся шофёр подхватил её чемоданчик и автомобиль помчал Ариадну в неизвестность. Она отметила про себя, что водитель странно и с каким-то испугом поглядывал на неё, но ничего не говорил. Вскоре они остановились у ворот ухоженного парка, за которым виднелся двухэтажный дом, внушительный и строгий. Встречавшая у крыльца прислуга, увидев Алю, чрезвычайно растерялась. Ошарашенная экономка, смущаясь, провела гостью в отведённые для неё комнаты, попросив через час спуститься в гостиную для знакомства с господином  Уодингтоном.

            Удивлённая Ариадна осталась одна. Жёлтые струны солнца пробивались сквозь полузакрытые ставни. Распахнув окна, она с любопытством принялась рассматривать своё временное жилище, где  всё было предусмотрено для отдыха и работы: книжный шкаф, большой дубовый стол, коробки с акварельными красками, кисти, гуаши, стопки различных сортов бумаги. Позировали в вазах свежесрезанные цветы, кружа голову незнакомыми запахами. Безумно хотелось рисовать, но неумолимое время заставило Алю спуститься в просторный зал с камином. Большой портрет на стене привлёк внимание. Она подошла к нему…  далее цитирую Эфрон: «И на этом портрете была изображена я. Но не та я, которую я только что видела в зеркале, а я в будущем, когда мне будет лет тридцать. Я не могла оторвать глаз от портрета. В потрясении всех чувств я видела своё будущее, я читала в этом лице все чувства, которые я ещё не пережила…». Потрясённый невероятным сходством Ариадны с его покойной женой, господин Уодингтон чуть не лишился чувств. Он поверил в чудо: это небо послало ему дочь! Через несколько дней он предложил этой русской девочке стать наследницей всего его состояния. Искренние слова его дышали отцовской нежностью. Согласиться? Таким образом исполнить свою мечту – брать уроки гравюры у лучших английских мастеров, чтобы проиллюстрировать стихи Марины, изменить жизнь родителей и брата, вывести их из лабиринта бытовой зависимости с её бесполезной, повторяющейся ежедневно ритмикой забот, пожирающих время. Несмотря на свой горячий темперамент, цветаевская гордость и национальное сиротство заставило Алю Эфрон ответить: «Нет». Она с поразительной настойчивостью и упорством стремилась в Советский Союз, надеясь, что все её помыслы, устремления и желания реализуются там. Её отказ имел совершенно непредсказуемые последствия: тюрьмы, инсценированные расстрелы, лагеря, ссылки, трагическая жизнь с болью смертельных потерь и разлук. Ариадна подарила Родине самое драгоценное, что есть у человека – время своей жизни.

            Устойчивый оптимизм Али, радостные следы которого были отмечены даже в Туруханской ссылке, её высота духа и высота долга, понимание своей ответственности перед будущими поколениями, как единственно оставшейся в живых из семьи Эфрон, свидетеля жизни Марины Цветаевой, умение талантливо записать воспоминания, позволяет нам ближе узнать любимого Поэта.

            Василий Кандинский удивительно точно сказал: «Простота – вот, что трудно. Самое простое всегда будет самым сложным».

            Але удалась эта гениальная простота:  «Моя мать, Марина Ивановна Цветаева, была невелика ростом – сто шестьдесят три сантиметра, с фигурой египетского мальчика…»

            В каждой строчке звучит правдивость, искренность, смелость, распахнутость миру, любовь… Через вёрсты времени мы слышим её голос.

                Флоран открыл крышку пианино. Его пальцы скитались по клавишам. Давно он не играл, но стоило Лесе присесть на цветаевский сундук, как ретроспективная энергия «гения места» помогла им проникновенно спеть стихи Цветаевой, в которых Поэт инстинктивно угадав все главные законы поэзии и преступила их. Невозможно представить русское литературное наследие без её стихов. Попробуем сказать просто: без поэзии Марины Цветаевой мы были бы другими.

            Время торопило нас стрелками в часах. Мы прощаемся с Флораном, оставив его любоваться фиалкой «Марина Цветаева» на холсте Лелы и живыми цветами на столе – символом весны и неувядающей юности. Касались ли вы когда-нибудь своими губами лепестков фиалки? Чувствовали ли вы её  благоухающую свежесть?

             P.S. Раньше история нашей земной цивилизации делилась на два периода: до нашей эры и эпоха нашей. В XXI веке с появлением вируса в «короне» отсчет времени начался вестись до эпидемии, когда все были свободны и счастливы, не догадываясь об этом и нынешней эпохи, когда дела плохи. Ренессанс нам только снится!

            История, рассказанная ниже, произошла до того. Тогда ещё летали самолёты, что позволяло Ольге из Берлина через час оказаться в Париже. С этим городом она была на «ты», чувствуя к нему глубокую привязанность и сердечное влечение. Ольга – бывший профессор математики, пламенный поклонник творчества Марины Цветаевой, деятельный, энергичный человек, добивающийся поставленных целей. Она посвятила много времени «хождению» по следам русской эмиграции. Ведь Берлин двадцатых годов двадцатого века был началом пути изгнания не только для Марины Цветаевой, но и для многих других русских писателей, поэтов, художников, музыкантов. Они собирались в кафе «Prager Dielen», где у Ильи Эренбурга был свой стол с пишущей машинкой. Его милая жена опекала Марину, настояв на покупке нового платья: синего, в Баварском стиле, которое мы помним по фотографиям. Через стёкла кафе Цветаева любовалась Пражской  площадью, застроенной великолепными зданиями с островерхими черепичными крышами. Война не пощадила их. Но и сегодня, в зелени деревьев и в брызгах фонтана, это место понравилось бы Марине благодаря присутствию её друга Рейнера Рильке.  В 2007 году чешский скульптор Мирослав Бахта подарил городу стелу со стихами Рильке, словно написанными для неё.

                           Видишь, я жив. Отчего? Не убивают ни детство,

                          Ни грядущее. В сердце моём возникает

                          Сверхсчетное бытие.

             Как не хватает рядом скульптуры Цветаевой, внимающей голосу друга. Это мечта Ольги, и ещё – вернуть прежнее название нынешнему кафе на Пражской площади. Кстати, здесь изготовляют самое вкусное флорентийское печенье, названное в честь «Флорентийских ночей» Генриха Гейне, предложенных для перевода Цветаевой Абрамом Вишняком. Знакомство с ним вылилось в цветаевский шедевр любви в письмах, названный позже «Флорентийские ночи». Ольга регулярно привозит это печенье в Ванв, щедро угощая всех присутствующих. Естественно мы называем печенье  Флорантийским, вызывая улыбку у хозяина квартиры.

            Неподалеку от площади находится дом, где проживала Марина с девятилетней Алей. Трогательно, что мемориальную доску на фасаде дома установили студенты-слависты на собранные средства.

 

Впервые, войдя в вестибюль этого дома, Ольга любопытно-трепетно вглядывалась в венецианские зеркала, сохранившиеся с тех пор. В них отражались: Марина Цветаева, Ариадна Эфрон, Илья Эренбург, Владимир Набоков, Марк Слоним… Сохранились записи Али: «Мы остановились в доме, где живёт лев». Наблюдательность ребёнка помогла найти их квартиру на четвёртом этаже, где сохранился витраж с изображением льва.

 

 В настоящее время квартира принадлежит необыкновенным людям, известным музыкантам, выступающими с крупнейшими оркестрами мира.  По теории невероятности, музыка стиха Цветаевой притягивает  в её «бывшие квартиры» музыкантов, говорящих по-русски.

            Давид Герингас родился в 1946 году в Вильнюсе, а учился в московской консерватории по классу виолончели у М. Ростроповича. Вместе с женой, пианисткой Татьяной, ставшей партнёршей по выступлениям, они в числе первых музыкантов познакомили западных слушателей с новейшей российской и литовской музыкой композиторов-авангардистов. Несмотря на жёсткий график гастрольных выступлений они откликнулись на приглашение Ольги и пришли в кафе на Пражской площади на вернисаж берлинской художницы Маргит Грюгер, которая посвятила свою выставку Марине Цветаевой.

  

Это знаковое место наполнилось воспоминаниями и её стихами. Им,  как драгоценным винам – настал черёд. Кстати о винах. Именно здесь Эренбурги угощали её легким, с приятной кислинкой  Рислингом. Уже с XV века на берегах Рейна росли виноградники, темная лоза которых и дала название вину. Но в этот исключительный вечер владелец кафе решил всех удивить.  На этикетках бутылок  значилось: Рислинг Марина Цветаева.   Растроганная Татьяна Герингас предложила в 2022 году, т.е. к столетнему юбилею, собраться у них, в бывшей квартире Марины Цветаевой в Берлине с обязательным присутствием Флорана из Ванва. Она сказала: «Я и мой муж – музыканты и единственные выходцы из России в этом доме. Мы чувствуем ответственность и связь с Мариной Цветаевой и хотим продолжить  русские музыкально-поэтические традиции».

             Ольга, переполненная радостными и сногосшибательными новостями, прилетела в Париж на крыльях (самолета),  чтобы присутствовать у Флорана на встрече друзей в честь дня рождения Поэта. Ей не терпелось  всё рассказать, но как же явиться в такой вечер без  любимых цветов Марины? С математической последовательностью она обошла все цветочные магазины Латинского квартала, но флёристы только разводили руками: «Фиалок нет. Ведь не сезон». С немецким акцентом по-английски она отвечала: «Любовь к Цветаевой вне сезона. Вместо того, чтобы разводить руками,  разводите фиалки!» Ольга отправилась куда глаза глядят, но надежды не потеряла. Остановившись на площади Alma, которая стала местом паломничества в память трагически погибшей леди Дианы, удивилась такому скоплению народа, вороху цветов, подарков, писем. Розы, разных цветов и оттенков, печально лежали на асфальте. Ей сразу же вспомнились строки Рильке: «Роза, о чистое противоречье…». Действительно, роза – противоречие, ибо одновременно является символом Бытия и Небытия. Нежная, изящная, благоухающая, она воплощение жизни и любви, но в то же время – цветок скорби и траура. Как истый математик, Ольгу всегда привлекают цифры, в которых она видит странные связи, о которых другие даже не догадываются. Вот и сейчас. Дата гибели принцессы – 31 августа 1997 года. Опять совпадение:  31 августа 1941 года трагическая гибель  Марины Цветаевой. Ольга со славянской тоской окинула взглядом «чистое противоречье» роз, заметив среди них лиловые комнатные фиалки в горшке. Удержаться и не взять их для Марины, просто не было никакой возможности. Она решительно вытащила из сумки томик стихов Цветаевой и отчетливо написала на титульном листе: «Вы обе трагически погибли 31 августа. Пусть эти фиалки будут Вашим ласковым приветом Марине, как в её стихах:

                               Иду домой, там грусть фиалок.

                              И чей-то ласковый привет.

             Марина Цветаева дарит свои стихи, написанные Вам сто лет тому назад:

                               В большом и радостном Париже

                              Мне снятся травы, облака,

                              И дальше смех, и тени ближе,

                              И боль, как прежде, глубока.

             Войдя торжественно к Флорану с дефицитными фиалками, Ольга вызвала всеобщее удивление: «Ведь не сезон же», что и требовалось доказать: для любви нет сезонов! А Флоран утверждает, что наша жизнь – это единый сезон любви.