Судьба таланта

Годы эмиграции

Константин Бальмонт приветствовал и Октябрьскую революцию, однако события, последовавшие вслед за революцией, отпугнули его, и благодаря поддержкеА. Луначарского, Бальмонт получил виюне 1920 года разрешение на временный выезд за границу — вместе с гражданской супругойЕленой Константиновной Цветковской и дочерью Миррой. Временный отъезд обернулся для поэта долгими годами эмиграции. Но именно там, в эмиграции, Бальмонт почувствовал невозможность жить без России, без той первоначальной для него точки земли, которая его взрастила.

Именно тогда и начинает проступать завершающее звено сокровенного лирического метасюжета в поэзии Бальмонта, с которым связаны не какие-то отдельные стихотворения, а лирико-тематические узлы его поэтического творчества в целом. Память детства становится в творчестве Бальмонтасинонимом  любви к России. О том, какую громадную роль сыграли в формировании личности поэта Гумнищи, Шуя и близкий к ним Иваново-Вознесенск, развёрнуто и подробно говорится в его автобиографическом романе «Под новым серпом», написанном в 1923 году. В эмиграции Бальмонтопубликовал и несколько поэтических сборников: «Дар земле» (1921), «Марево» (1922), «Мое — ей» (1923), «Раздвинутые дали» (1929), «Северное сияние» (1931), «Голубая подкова» (1935), «Светослужение» (1936 – 1937):

Я слушал дождь. Он перепевом звучным
Стучал во тьме о крышу и балкон, 
И был всю ночь он духом неотлучным 
С моей душой, не уходившей в сон. 

Я вспоминал. Младенческие годы. 
Деревня, где родился я и рос. 
Мой старый сад. Речонки малой воды. 
В огнях цветов береговой откос. 

Я вспоминал. То первое свиданье. 
Березовая роща. Ночь. Июнь. 
Она пришла. Но страсть была страданье. 
И страсть ушла, как отлетевший лунь. 

Я вспоминал. Мой праздник сердца новый. 
Еще, еще — улыбки губ и глаз. 
С светловолосой, с нежной, с чернобровой 
Волна любви и звездный пересказ. 

Я вспоминал невозвратимость счастья, 
К которому дороги больше нет. 
А дождь стучал — и в музыке ненастья 
Слагал на крыше мерный менуэт.

(«Ночной дождь»)

О возвращении на родинуКонстантину Дмитриевичупомышлять не приходилось — он даже боялся писать оставшимся в России Екатерине Алексеевне Бальмонт и дочери Нине, или Нике, как он ее называл, опасаясь внести в их жизнь ненужные осложнения. В эмиграции, уделом поэта и его семьи стала бедность, почти нищета. Когда в мае 1937 года Бальмонт попал в автомобильную катастрофу, то в письме В. В. Обольянинову он в первую очередь посетовал, что испортил единственный костюм. Обращаясь к эмигрантам-соотечественникам в «Слове о Бальмонте», Марина Цветаева восклицала: «Вечный грех будет на эмиграции, если она не сделает для единственного великого русского поэта, оказавшего за рубежом, — и безвозвратно оказавшегося, — если она не сделает для него всего, и больше, чем можно. Если эмиграция считает себя представителем старого мира и прежней Великой России — тоБальмонт одно из лучших, что напоследок дал этот старый мир»:

Я русский, я русый, я рыжий.
Под солнцем рожден и возрос.
Не ночью. Не веришь? Гляди же
В волну золотистых волос.

Я русский, я рыжий, я русый.
От моря до моря ходил.
Низал я янтарные бусы,
Я звенья ковал для кадил.

Я рыжий, я русый, я русский.
Я знаю и мудрость и бред.
Иду я — тропинкою узкой,
Приду — как широкий рассвет.

(«Я русский»)

В эмиграции, Цветаева стала одним из немногочисленных друзей Бальмонта. Драматические испытания выявляли духовную родственность Марины Ивановны и Константина Дмитриевича, их душевное бескорыстие. Бальмонт, вспоминая голодные и холодные дни 1920 года, писал о спасительной теплоте этой дружбы: «Я весело иду по Борисоглебскому переулку, ведущему к Поварской. Я иду к Марине Цветаевой. Мне всегда так радостно с ней быть, когда жизнь притиснет особенно немилосердно. Мы шутим, смеёмся, читаем друг другу стихи. И, хоть мы совсем не влюблены друг в друга, вряд ли многие влюблённые бывают так нежны и внимательны при встречах». По свидетельству Анастасии Ивановны Цветаевой, уже при первом визите Константина Бальмонта, в 1913 году, в московский цветаевский дом в Трёхпрудном переулке Маринаоткрыла в нём  друга и рыцаря. На своём сборнике «Марево», посланном Цветаевой в Прагу, Бальмонт сделал такую надпись: «Любимой сестре Марине Цветаевой с голосом певчей птицы. 1922, сентябрь. Бретань».

Здесь нельзя не упомянуть и о родовой причастности Марины Цветаевой к ивановской земле. В селе Талицы, на малой родине своего отца Ивана Владимировича Цветаева — создателя московского Музея изобразительных искусств имени А. С. Пушкина, Марине Цветаевой побывать не довелось, но она неоднократно подчеркивала: «…Оттуда — из села Талицы, близ города Шуи, наш цветаевский род…». Насколько поэты в своей дружбе дорожили своей земляческой родственностью? Вспоминали ли о шуйской земле, на которой жили их деды и отцы? Наверное, вспоминали, хотя мемуарно-документальными свидетельствами мы почти не располагаем. Разве что акцентное упоминание в цветаевском очерке «Герой труда» о Владимирской губернии, где родился Бальмонт и, что для нас более значимо, вскользь брошенное Цветаевойзамечание в  автобиографическом эссе «Чёрт»: «Бальмонт учил Священную историю по учебнику, принадлежавшему деду Марины Ивановны — [священнику], о. Владимиру». Документально подтверждён тот факт, что в 1845 году, дедМарины Цветаевой — о. Василий отпевал в Воскресенском храме села Дроздова деда Бальмонта — Константина Ивановича. Не лишено оснований и предположение, что при отпевании о. Василия в Никольском храме села Николо-Талицы (1884 г.) были отцы поэтов — Дмитрий Константинович Бальмонт и Иван Владимирович Цветаев, знавший Дмитрия Константиновича.

В «Слове о Бальмонте» Марина Цветаева выразительно повествовала об одном удивительном качестве Константина Дмитриевича, характеризующего, пожалуй, суть его жизни; «У Бальмонта, кроме поэта в нём, нет ничего. Бальмонт: поэт: адекват. Поэтому когда семейные его, на вопрос о нём, отвечают: Поэт — спит, или Поэт пошёл за папиросами — нет ничего смешного или высокопарного, ибо именно поэт спит, и сны, которые он видит — сны поэта, и именно поэт пошёл за папиросами…На Бальмонте — в каждом его жесте, шаге, слове — клеймо — печать — звезда — поэта»:

Я в этот мир пришел, чтоб видеть Солнце
И синий кругозор.
Я в этот мир пришел, чтоб видеть Солнце
И выси гор.

Я в этот мир пришел, чтоб видеть море
И пышный цвет долин.
Я заключил миры в едином взоре.
Я властелин.

Я победил холодное забвенье,
Создав мечту мою.
Я каждый миг исполнен откровенья,
Всегда пою.

Мою мечту страданья пробудили,
Но я любим за то.
Кто равен мне в моей певучей силе?
Никто, никто.

Я в этот мир пришел, чтоб видеть Солнце,
А если день погас,
Я буду петь... Я буду петь о Солнце
В предсмертный час!

(«Я в этот мир пришел, чтоб видеть солнце…»)

В тяжёлые для Константина Бальмонта 1930-е годы дружба с писателем Иваном Сергеевичем Шмелёвым оставалась для него главной опорой. «Друг, если бы Вас не было, не было бы и самого светлого и ласкового чувства в моей жизни за последние 8 – 9 лет, не было бы самой верной и крепкой душевной поддержки и опоры, в часы, когда измученная душа готова была переломиться…» — писалБальмонт 1 октября 1933 года. Перед смертью, в ночь на 23 декабря 1942 года, поэт попросил почитать ему из книги Ивана Шмелева «Богомолье».Константин Бальмонт скончался от воспаления легких, в приюте «Русский дом» в местечке Нуази ле Гран под Парижем. Его похоронили на местном католическом кладбище, под надгробной плитой из серого камня с надписью: «Constantin Balmont, poète russe» («Константин Бальмонт, русский поэт»).Елена Константиновна Цветковская умерла в 1943 году, спустя год после кончины Бальмонта. Мирра Константиновна Бальмонт — писала стихи и печаталась в 1920-е годы под псевдонимом Аглая Гамаюн. Она умерла в Нуази ле Гран в 1970 году.