Она не была маленькой сухонькой старушкой. Сестра Марины Цветаевой и автор невероятных «Воспоминаний», за чтением которых я провела в юности одни из самых счастливых и горьких часов своей жизни, была очень невысокой и худенькой женщиной.

Обращали на себя внимание абсолютно белые волосы чуть выше плеч, зачёсанные набок и благородный нос с горбинкой. Это делало её похожей на престарелого Гоголя. Мне же она касалось невероятно красивой зрелой женщиной. И я очень хорошо помню её голос: немолодой, но очень живой, глуховатый.

Я познакомилась с Анастасией Ивановной в Переделкино, куда меня направил татарский союз писателей после победы в республиканском конкурсе поэзии. Ей было девяносто шесть лет.

Наше знакомство состоялось в коридоре старого корпуса Дома творчества. Кто там бывал, знает, что он представляет собой двухэтажное здание с колоннами и балконом на втором этаже. Такой сталинский ампир. Дом творчества был открыт в 1955 году для создания условий писателям, которые, находясь там, создавали свои «бессмертные» произведения. В старом корпусе были спартанские условия: небольшая, вытянутая в длину комната, в которой были письменный стол у окна с настольной лампой, кровать и диван. И довольно высокое окно, которое выходило в сад или площадку перед Домом творчества. Ещё была раковина с водой. Остальные удобства — в конце коридора. В конце восьмидесятых открылся и новый корпус, который отличался архитектурой попроще, но зато удобства были в каждой комнате.

...Навстречу мне шли два «божьих одуванчика». Пожилые женщины поддерживали друг друга и о чём-то громко и бойко говорили. Мой спутник предложил познакомить меня с Анастасией Цветаевой.

— Сколько вам лет,— первым делом спросила Анастасия Ивановна.

— Двадцать,— ответила я.

— Это немало,— сказала она.

— Немало,— согласилась я.

Анастасия Ивановна предложила прийти к ней после ужина и почитать стихи. Я была взволнована. Нет, я была ошарашена. Мысли теснились в голове, в которой не укладывалось происходящее. Сестра Марины Цветаевой, Ася, ждёт меня в гости!

Мне было четырнадцать лет, когда папа подарил маме томик стихотворений Марины Цветаевой. Но книгой завладела я. И не расставалась с ней долгое время. Она расклеилась, оторвалась обложка, потемнели листочки, а я всё перечитывала любимые строки. Эти стихи не были похожи на то, что я читала прежде. Для меня было откровением — что можно стихами сказать обо мне то, что я и сама не до конца понимала в себе. Первые мои стихи — слепое подражание Марине Цветаевой. К счастью, этот период не затянулся. И я потихоньку выбиралась на свой путь, точнее, начинала его нащупывать. Из книги я узнала о существовании младшей сестры, которой она посвятила несколько стихотворений. Особенно мне нравились тогда строки:

Мы быстры и наготове,
Мы остры.
В каждом жесте, в каждом взгляде,
в каждом слове. —
Две сестры.

У меня тоже есть сестра, есть стихи, посвящённые ей. И наше понимание тоже — с полувзгляда, полужеста. И однажды, как сёстры Цветаевы, мы читали в унисон одно из моих стихотворений.

...Вскоре я уже сидела на одной из двух кроватей комнаты, где жили Анастасия Ивановна Цветаева и Евгения Филипповна Кунина, её близкая подруга, с которой она селилась в Домах творчества, а также ездила в Эстонию, где проводила летние месяцы на протяжении ряда лет.

— Лилия, почитайте стихи,— сразу предложила Анастасия Ивановна. Я стала читать. Громко и безнадёжно, поскольку понимала, что стихи мои вряд ли ей понравятся. Не знаю, почему я так думала. Я прочитала шесть стихотворений и умолкла.

После очень короткой паузы Анастасия Ивановна сказала, что ей очень понравилось, хотя она не всё расслышала. Я чуть не заплакала от обиды неизвестно на кого. Она попросила читать громче. И я прочитала ещё несколько стихотворений.

Анастасия Ивановна попросила у меня стихи, чтобы передать их через Кирилла Ковальджи в «Юность». О публикации в «Юности» я мечтала с тех пор, как начала писать стихи. Казалось, что вот выйдут стихи, и всё в моей жизни изменится. Подборка моих стихов вышла через три года после того, как Анастасия Цветаева передала их в редакцию. И знаменитой я не проснулась.

Сменилось три заведующих отделом поэзии, прежде чем я увидела свои стихи напечатанными. Натан Злотников отвечал очень мягко и непонятно на мой наивный вопрос, когда же выйдут стихи. Над его столом висел большой фотопортрет поэта. Это был близкий друг Злотникова. О самом Натане Марковиче я слышала очень разные отзывы. Но то, что он повесил портрет не Пушкина или другого классика, а малоизвестного поэта, меня подкупает.

Прошло больше года, его сменил Александр Ткаченко. Когда я пришла, он почему-то знал обо мне. И тут же прочитал подборку стихотворений, которую я принесла. И это, надо сказать, большая редкость среди редакторов — чтобы в присутствии автора прочитать стихи. Он сказал, что стихи ему понравились, и спросил, когда я бы хотела опубликоваться — прямо сейчас или позже. И здесь я сделала ошибку. Надо было сказать — немедленно. Вместо этого я пролепетала, мол, когда будет удобно редакции. Вскоре после этого в «Юности» произошёл раскол, Ткаченко возглавил «Новую Юность», а я снова пришла в редакцию к Николаю Новикову, новому заведующему отделом поэзии старой «Юности». Вскоре стихи были напечатаны. Это был 1996 год. Тираж этого номера был 24 500 экземпляров. Он показался мне мизерным. Сейчас тираж в 10 раз меньше. В одном номере со мной были опубликованы стихи Валерия Дударева, нынешнего главного редактора этого журнала.

...В тот вечер мы долго говорили. Темы касались в основном моей жизни. Она расспрашивала меня о родителях и какие у меня с ними отношения. Говорила, что с мамой надо ладить, потому что иначе такие же непростые отношения у меня будут с дочерью. И она оказалась права.

После этой встречи у нас завязалась переписка. Однажды она предложила, если я приеду в Москву, остановиться у неё. Я с радостью согласилась. Пять раз я останавливалась в этом замечательном доме на Большой Спасской, где теперь висит мемориальная доска, на которой написано: «В этом доме с 1979 по 1993 год жила и работала писатель Анастасия Цветаева».

Мы заранее списались о моём приезде. И когда я позвонила в дверь её квартиры, мне сразу же открыла хозяйка.

— Точность — вежливость королей,— это были её первые слова.

— И княжон, мысленно добавила я.

Анастасия Ивановна представила меня стоящему рядом с ней невысокому молодому человеку с чёрными волосами и синими глазами. Это был Александр Ковальджи, её помощник и сын Кирилла Владимировича Ковальджи. Все, кто связан с цветаеведением знают секретаря Цветаевой — Станислава Айдиняна, который много сделал и продолжает делать для памяти писательницы. Но помощником её последних лет был Саша Ковальджи. Он ночевал с ней, покупал продукты, гулял с ней вокруг дома, выполнял какие-то её поручения.

Когда я вошла и разделась, кажется, это была осень, мы расположились в комнате. Квартира была однокомнатная. Анастасия Ивановна вегетарианка. Я с радостью воспринимаю отсутствие мяса и колбасы, как и новый режим, при котором мы ложимся. Говорим обо всём на свете. Я расспрашиваю её о Марине Цветаевой, об их детстве — да много о чём. Однажды она вспомнила своё стихотворение, которое было написано в юности и нигде не было опубликовано. Мы с Сашей слушали её, затаив дыхание. Боюсь, что это стихотворение так и осталось в том дне...

Приезжая в Москву, я шла на Большую Спасскую, где располагался её дом — совсем рядом с Казанским вокзалом. Зная, что я люблю винегрет, Анастасия Ивановна не раз встречала меня им.

И в каждый приезд Анастасия Ивановна дарила мне книги Марины Цветаевой, которые выходили в те годы большими тиражами в самых разных городах России. В один из приездов я увидела много бумажных пачек в зале, лежащих на полу. Это были экземпляры журнала «Москва», в четырёх номерах которого был опубликован её роман «Amor». Эти четыре номера, подаренные Анастасией Ивановной, я передала в дар музею семьи Цветаевых в Александрове, вручив их директору Льву Готгельфу на открытии очередного международного Цветаевского фествиаля.

Кто бывал в этом доме, никогда его не забудет. В нём просто и гармонично. С фотографий на стенах смотрят Пастернак и Рильке, Есенин и Маяковский, Анна Герман и Софья Каган, сын Анастасии Ивановны Андрей Трухачёв, юные, в школьных платьицах, внучки Рита и Оля. И везде книги: в шкафах, на комоде, на столе, на рояле... Старый чёрный рояль, за который очень редко садятся, а он так ждёт этого. Я играла на нём и хорошо помню, как западали клавиши ре диез и си бемоль. Немного диссонансом огромные картины над роялем — ранние творения правнуков Анастасии Ивановны. И не забыть — с сильно увеличенной фотографии удивлённые и проницательные глаза Марины Цветаевой.

Осталась фотография, на которой мы сидим с Анастасией Ивановной вместе с нашими друзьями. Она говорит о чём-то своему соседу, а я, задумавшись, смотрю куда-то в сторону.

Когда я рассказала Анастасии Ивановне о том, что собрала свою первую книгу, она сразу вызвалась написать к ней предисловие. Книга вышла в 1996 году, уже после её смерти. В предисловии говорилось много тёплых слов о моих стихах. И сейчас понимаю, что многие из них были высказаны авансом. Надеюсь, я оправдала их.

Она, конечно, много знала про жизнь. Но и постоянно удивлялась ей. Однажды возмущённо рассказывала о молодом поэте, сказавшем ей о красоте мёртвого окровавленного тела голубя. «Помилуйте,— говорила она,— какая может быть красота в смерти». Признаться, я тогда была почти согласна с этим поэтом. И считала, что смерть может быть красивой. Теперь понимаю, что смерть отвратительна. Красоты в ней нет и не может быть.

Я вспоминаю об Анастасии Ивановне с очень тёплыми и нежными чувствами. И понимаю, что мне выпало неслыханное счастье близко знать талантливого человека и писателя, связанного узами родства с великом поэтом ХХ века и многими удивительными людьми эпохи.

 

 

Источник:

http://magazines.russ.ru/din/2018/1/anastasiya-ivanovna-cvetaeva-i-yunost.html