Д. Дьяков. Виталий Шенталинский. Донос как жанр. «Сейчас доносы пишут из шкурных интересов...»

"Доносы в СССР писали люди из разных слоев общества, в том числе и писатели. Со временем доносительство стало заурядным, бытовым явлением, расползшимся по стране".

Известный писатель и историк Виталий Шенталинский – автор переведенной на девять языков мира трилогии о репрессированной русской литературе, написанной на основе хранящихся в лубянских архивах материалов. В конце октября Виталий Александрович посетил Воронеж по приглашениюнашего братства. Мы начинаем публиковать разговор воронежского журналиста Дмитрия Дьякова с писателем о том, почему в сегодняшней России так упорно не желают помнить своего прошлого и насколько всем нам необходимо духовное сопротивление. Большое интервью с писателем публиковалось в двух воронежских изданиях – газетах «Metro-Воронеж» и «Воронежский курьер».

Сегодня мы познакомим вас с размышлениями о неисследованном, но довольно распространенном жанре –доносе.



«Сейчас доносы пишут из шкурных интересов...»

– Одна из частей вашей трилогии, которую вы представили в Воронеже, называется «Донос на Сократа». В этой связи вопрос: как вы относитесь к такому жанру, как донос, и какую роль, на ваш взгляд, он играл в литературе и жизни СССР?

Это уникальный жанр. Существовал он, конечно, во все времена. Но никогда еще не расцветал таким махровым цветом, как в нашей стране в новейшей истории. У меня даже в одной из книг трилогии есть глава, которая называется «Донос как жанр соцреализма». Доносы в СССР писали люди из разных слоев общества, в том числе и писатели. Со временем доносительство стало заурядным, бытовым явлением, расползшимся по стране. Настучать мог кто угодно и на кого угодно: дворник на жильца, парикмахер на клиента, пассажир на шофера, жена на мужа и наоборот. В любой комбинации: из идейного рвения, из зависти, мести и даже чтобы просто опередить, предупредить чей-нибудь донос на себя.

Писали и по шкурным интересам, желая получить, к примеру, квартиру соседа. Или потому, что писатель начинал завидовать своему более талантливому коллеге. По этой причине доносы чаще писали неталантливые писатели – у них было больше поводов для зависти. При этом среди писателей жанр доноса развивался, как и положено, во всем многообразии форм, со своей стилистикой и своими корифеями-классиками.

Существовали многие разновидности доноса. Были коллективные доносы, были доносы по службе. Союз писателей, к примеру, доносил на своих членов, как это случилось с Мандельштамом, когда Ставский, глава Союза писателей, заручившись рецензией писателя Павленко, написал письмо наркому Ежову с просьбой помочь избавиться от этой «белой вороны» Мандельштама. Существует несметное множество этих доносов...

– Донос – жанр, как правило, анонимный. Имена авторов растворило время…

Едва ли не первое, что мне сказали на Лубянке – «Павлика Морозова мы вам не отдадим!», имея в виду своих помощников – сексотов, стукачей, весь этот бесчисленный тайный орден, растворенный в народе. Это общепринятое правило всех спецслужб мира.

Но в некоторых случаях имена доносчиков становятся известными. Происходит это потому, что со временем донос становится очень ценным историческим материалом. И когда мы сейчас восстанавливаем судьбы по доносам, мы как бы слышим живой голос человека, на которого этот донос был написан. К примеру, в следственном деле Бабеля есть донос «наседки» – человека, которого специально посадили к писателю в камеру. И Бабель ему говорит: «Слушай, а ты какой шпион?» Он отвечает: «Немецкий». На что Бабель замечает: «Как же тебе повезло! А я – французский шпион. С немцами у нас сейчас дружба, поэтому ты выживешь, а меня точно расстреляют». Вот такой юмор висельника… Но мы это слышим. Бабеля давно нет, но, благодаря доносу, живой голос писателя доносится до нас.

Или Михаил Булгаков. Сохранилась целая серия доносов на него. Они анонимные, но вот, к примеру, вдова писателя Елена Сергеевна делает запись в дневнике: «…Приходил Жуховицкий и опять вел скользкие разговоры, и Миша сказал то-то и то-то…» А потом я читаю донос на Булгакова. Фамилия автора скрыта, но я узнаю те же фразы и четкое совпадение дат… Кстати, Эммануил Жуховицкий потом и сам был репрессирован.

А вот еще история с доносчиками на Ахматову. Анна Андреевна, как известно, держала целую свиту так называемых «ахматовок». Она же была королевой поэзии, потому вокруг нее и была свита! Среди этих людей были доносчицы, и Анна Андреевна об этом догадывалась. Недаром же она говорила, что «штат своих доносчиц я содержу сама». Со временем имена некоторых доносчиц стали известны. Одну из них звали Софья Островская, другую – Антонина (Анта) Оранжиреева. Это были дворянки. Умные. Образованные. Знавшие несколько языков. Талантливые. Например, у Островской были очень большие амбиции, и сама она считала себя литератором. Недавно издан ее дневник. Посмертно. Кстати говоря, я считаю, что ахматовский дом в Петербурге делает очень отважные дела, что публикует такие вещи, как дневник доносчицы. Этот дневник она писала параллельно с доносами. Такая книга жизни в двух экземплярах: для вечности и для органов, где, таким образом, писалась своя биография Ахматовой… Или вторая «милая женщина» – Оранжиреева. Она, кстати, присутствовала при знаменитой встрече Ахматовой с английским философом Исайей Берлиным. Конечно, она тут же обо всем доложила. И Сталин сказал: «Что, наша монахиня уже принимает иностранных гостей?» После чего и начались большие проблемы у Анны Андреевны. И, тем не менее, когда Оранжиреева умерла, Ахматова посвятила ей стихотворение… То есть, в каких-то случаях она догадывалась, кто в ее окружении доносчик, а каких-то – нет. А иногда даже кого-то и напрасно подозревала.

– А насколько, по-вашему, жанр доноса востребован в нашей сегодняшней жизни?

К сожалению, этот жанр – вечно живой. Как и пороки в человеке. Увы, в вечной борьбе добра и зла мы так и не увидели абсолютной победы добра. Это как тьма и свет, которые борются друг с другом с переменный успехом. Вот и сегодня этот жанр востребован. Правда, причины для написания доносов, на мой взгляд, изменились. Сейчас доносы пишут уже из чисто шкурных интересов, поскольку политических убеждений в обществе почти не осталось.