Козлова Лилит. ВСТРЕЧИ МУЖСКОГО И ЖЕНСКОГО НАЧАЛА ЛИРИЧЕСКОЙ ГЕРОИНИ В СТИХАХ М. ЦВЕТАЕВОЙ
Л.Н.КОЗЛОВА
ВСТРЕЧИ МУЖСКОГО И ЖЕНСКОГО НАЧАЛА ЛИРИЧЕСКОЙ ГЕРОИНИ
В СТИХАХ МАРИНЫ ЦВЕТАЕВОЙ
Как понимать цветаевскую многоликость, множество ликов, живущих в её стихах? Чтобы не блуждать в догадках, лучше использовать её собственное понимание, почему автор пишет того или иного героя, при этом не забывая, что Марина Цветаева видела мир с позиции эзотеризма, почитая смерть иной формой жизни, "Той - до всего, после всего" (II, 318), разделяющей два воплощения.
Сначала - несколько цветаевских основополагающих положений. "Лирический поэт себя песней выдаёт, ...Автор устал говорить о других и вот проговаривается - песней" (V, 349).
Проговаривается о себе, за себя. И ещё:
"Слава Богу, что есть у поэта выход героя, третьего лица, его. Иначе - какая бы постыдная (и непрерывная) исповедь. Так спасена хотя бы видимость" (V, 351).
Поэт, хочет она сказать, говорит только о себе, своими героями - исповедуется. И постоянно идёт очищение - искусством: "Пушкин распадается на себя - Вальсингама - и себя поэта, себя - обречённого и себя - спасённого. ...либо преступление, либо поэма" (V, 351).
Опоэтизированность героя, любовь к нему - о вот он уже отпущен жить самостоятельно, автор от него освободился, изверг, как "Пушкин, создавший Вальсингама, Пугачёва, Мазепу, Петра - изнутри создавший, не создавший, а извергший..." (V, 351). Как она сказала, "сами стихи ключ к пониманию всего" ( V, 366).
Так откуда же у поэтов такая многоликость? Ведь ничего, кроме самих себя, мы в себе не несём. Косвенный ответ можно извлечь из учения К.Юнга (2, 23) об архетипе, некой бессознательной коллективной памяти веков, которая, как он считает, есть у каждого человека. При этом, как считает С.Гроф (3, 84), человек может испытывать в условиях определённой житейской напряженности некие трансперсональные переживания, выходящие за пределы его повседневной проявленной личности, когда внутренне, психологически, преодолеваются пространственные и временные барьеры.
У Цветаевой открылись таинственные “подвалы прошлого” в роковом 1915-м году, на фоне её контактов с Софьей Парнок - когда испивала "смертный кубок в розовой гирлянде" (I, 243) Эрота, любовный яд, уводящий под землю, в подземелье... И "Бог молчит" - ведь это не Его уровень, не небесный.
Всё открылось: и подвалы, и верхние уровни личности, - и теперь остаётся только бегать по всем этажам, а при этом не всегда заметишь, как из-под самого небесного купола вдруг оказался в темноте подземелья. И на каждом этаже - свои жители - и не всегда сообразишь, что это ты сам и есть - и сейчас, раз встретился, и в своём прошлом.
Реши, чего ты хочешь. Без этого решения - носиться тебе без конца по всем этажам...
Цветаева знала, чего хочет - "отозваться": "Я должен того, кто меня звал, создать, то есть - назвать." (V, 364). И каждый пишущий своих бывших из-за дверей выпускает, в свои творения впускает - преобразует. И обратно в свои жилища уходят они уже для их носителя не страшными - преобразованными.
Они - это мужчины и женщины. Инь и Ян, два начала в человеке, присутствующие в каждом из нас в определённой степени всегда. Закон природы - достичь внутренней гармонии в выражении обоих полов, сделать оба явными в своём поведении, в своей личности, в "полноте бытия".
Как сказал Рильке,
Но каждый восполниться должен сам, дорастая,
как месяц ущербный до полнолунья.
(4, 129)
Нередко цветаевские ипостаси - разнополые лики прошлого - всплывая, встречаясь, как бы дают в её лирической героине новое качество, своего рода ребёнка, новую сущность. Так произошло, например, с её разбойником, "каторжным князем" и его подружкой - "каторжной княгиней":
Вот и сошлись дороги,
Вот мы и сшиблись клином.
Темен, ох, темен час.
(1, 278)
Переплелись разбойничьи, богатырские мужские струи с женскими и родилась могучая, но всё такая же разбойная богатырша. Хоть и свистит она "в неширокие полсвиста" - так некогда перед князем Владимиром свистел Соловей-разбойник, - и всё же она - соколиха, женщина. "А род веду - от Соловья" (II, 94), - подчёркивает она свою разбойность. Раньше таких богатырш называли поляница. И осталась она одна, все богатыри куда-то подевались. Измельчал народ.
Дева-Царь, богатырская Царь-Девица, которой нет ровни. Ничего нет в ней женского вначале. Она и не амазонка даже - слишком разбойное начало в этой деве-воительнице. И не нужна ей женская доля - сердце её пока молчит.
Но момент - и всё изменилось: услышала она зов Царевича, узкогрудого и слабого певца-гусляра, в жизни которого нет пока ни войн, на драк, ни женщин. Всё взыграло у Царь-Девицы, и вот она уже рядом с ним, спящим, не просто поёт ему - и заклинает, и клянётся, как при венчании - до гроба: "в горе и счастье", "в мощи и хвори".
Устами лирической героини Марина Цветаева уж не мужу ли клянется в вечной преданности, как бы предвидя - в 1920-м году! - такой вариант:
В грехе и в погоне,
Мой - в ханском полоне.
( III, 260)
Ещё раз приговаривая себя, как в 1917-м, следовать за мужем "как собака" - за 17 лет до "греха и погони", от которой Сергей Эфрон спрячется в "ханский полон" – из Парижа... За 19 лет - до того, как вернётся вслед за ним в СССР - "как собака"...
А пока Марина любовно описывает Царь-Девицу, “извергая” её из себя.
Вся сила богатырская бросилась в кровь, это на нее героиня уже жаловалась:"Молотом в висках кует//Очи застит красной тучей". Куда её девать?
Цельный век на знаю: город
Что ли брать какой, аль ворот
Разорвать своей рукой.
(I, 563)
И уводит играющая кровь Царь-Девицу снова в жрицы Афродиты, - в основной цветаевский женский лик, служить ей с удесятерённой силой: "все каторжные страсти свились в одну" - в эту... Женщина облагородила разбойное начало, теперь грабеж пойдёт иной, охота за душами и сердцами, если удастся до них добраться: за тем в доме, "что плохо лежит".
Но, впрочем, есть и другой поворот для Царь-Девицы - патриотический. Богатырша просит Бога даровать ей служение своей стране в трудный для неё момент - после революции:
Подари честною раной
За страну мою, за Русь!
(I, 564)
Оборот снова к мужской ипостаси, ратной - чтобы искупить свои прегрешения раной, пролитой кровью?
Марина Цветаева получит эту рану от правительства родной страны - много позже. Оно будет снова и снова её ранить на протяжении последних двух лет её жизни, пока не столкнёт в пропасть...
Но это не конец веренице ликов героинь молодой Марины. Одно цветаевское загадочное стихотворение середины 1920 года выстраивает мужской ряд предков, и она судит их - "при свете совести", - как можно судить только себя. Так оживает трансперсональный "прадед", честной "вояка", носитель "княжеской короны", и выстраивается психологическая линия Ян, где "правнук" всё испортил: "разбойнику и вору отдал сына дорогого". А главное, туда же брошено и сердце, и теперь это разбойное воплощение и вспоминается-то с любовью...
Из мужских ликов у Цветаевой часто упоминается древний спартанец, с лисицей и без неё, которым нередко она себя отождествляла. Возможно, это и есть тот самый "прадед", от него и "есть в ребрах моих офицерская честь". Этот "прадед"-спартанец - прямой и выносливый, стойкий и честный, герой не знавший компромиссов, готовый умереть, но не отступить.
Но Марина как будто знала, что эстафета "княжьей крови высокородной" и достоинства из мужской линии Ян перейдёт в её, женскую, Инь - рано или поздно:
По женской линии потомок
Тебя (сдерёт), сюргучь.
- Крыло - стрела - и ключ.
- (II,11)
Цветаева достойная "наследница гербу". Крыло, окрылённость, готовность к духовному взлёту. Стрела - устремлённость всей собой - стрелой - в небо, в его высоты.
Мы - натянутые в небо
Две стрелы.
(I, 183)
Это о себе и о сестре Асе ещё в юности.
А ключ? Не родилась ли она со смутным, непонятно откуда взявшимся ощущением, что всё истинное в жизни там, в духовном мире? Ключ к Посвящению, к Истине.
"Прадед"-спартанец стал ощутимой, реальной частью её существа, начиная с первого года революции. Он придал ей силы и выносливости, он понёс все трудности в этой новой жизни, помогал ей проявлять героизм до елабужского конца дней.
Это он приходит в тяжелейшие годы гражданской войны, разрухи, московского голода и холода на помощь её женской беспомощности. Он будит в ней гражданское чувство - и она ставит себя летописцем воюющих на Дону "белых лебедей", начинает писать "Лебединый стан". Ведь там и её "белый лебедь", её Георгий Победоносец - муж, робкий и кроткий - таким она его видит - "всеми ветрами колеблемый лотос" (II, 41), полная противоположность богатырю-разбойнику.
Это спартанец пронизывает в годы революции беспомощную в быту и житейской неустроенности молодую Марину чувством неженским - и это появится в её стихах, где всё больше её героиня сливается с автором:
А зорю заслышу - Отец ты мой родный! -
Хоть райские - штурмом - врата!
(I, 565)
Это он придал ей силы и выносливости и позволил написать: "Самое главное с первой секунды революции понять: всё пропало! Тогда - всё легко". Легко - оттого, что именно он, спартанец, понёс все трудности в этой новой жизни, которую Марина иначе не определяла, как чумную.
А поначалу Цветаева пытается в себе разобраться - внутренние изменения так заметны. Дева-Царь получает "с высоких небес//Меч серебряный - воинский крест" (I, 429). Жрица Афродиты удивляется изменению своих жизненных акцентов:
Любовь! Любовь! Куда ушла ты?
- Оставила свой дом богатый,
Надела воинские латы.
- Я стала Голосом и Гневом,
Я стала Орлеанской Девой.
(I, 431)
Так встретились, сплелись не только в героинях стихов, но и в цветаевской жизни спартанец и жрица Афродиты - и дали новое существо - подобие Орлеанской Девы, явно родственной Царь-Девице.
Цветаева очень хорошо чувствует, что соединились две её половинки героинь, очень разные, всегда друг друга исключавшие: ведь жрица Афродиты была предназначена любить, и не отличалась ни постоянством, ни преданностью одному человеку. А предназначение спартанца - умирать в жестоком бою, и оттого он прежде всего был преданным сыном своего народа и неотрывным от определённых мест и людей, которых и защищал. И вот теперь обе эти противоположные ипостаси - "голубь-утро" и "филин-ночь" - совместились. И мы слышим голос самой Цветаевой:
Прохожу, как царь казанский.
И чего душе бояться,
Раз враги соединились,
Чтоб вдвоём меня хранить!
(I, 436)
Хранить душу. "Обезглавь", "Обезножь" - это в 1935-м из телесной сферы. А душа произносит - "Бог один" (II, 333). С подтекстом - "Ему и служу". И зримо встаёт образ монумента Поэта, головой уходящего в заоблачье. Несдвигаемого...
Думала ли Цветаева, что всю дальнейшую жизнь пройдёт только с помощью этого "прадеда"-спартанца, своего лирического героя? Что героизм ей суждён до конца её дней?
Именно он, спартанец, с несгибаемыми понятиями о дружбе и преданности, вынес её на своих плечах, когда она лишилась в жизни всего и всех, вернувшись в 1939 году в СССР к мужу и дочери. Это он вселял в неё мужество, когда она пробиралась по тёмным улицам к первой электричке, чтобы вовремя попасть к тюремному окошку с передачей своему Серёже или Але. Это он донёс её до порога её последнего дома в Елабуге и до последней минуты давал ей "атом сопротивления" (V, 351) - чтобы удержаться в этой жизни - для сына, - не поддаться сталкивающему за край, в небытие, сапогу НКВД...
Что бы было с Мариной Цветаевой, если бы не преданность её мужу, Серёже, не его беда, ставшая и её бедой, которая потребовала от неё всего её мужества и самоотверженности? На чём ещё она бы могла так внутренне вырасти и очиститься?
"Прадед"-спартанец стал для неё спасением.
Это он облагородил и повернул могучую богатыршу - плод слияния двух разбойников - к гражданственности, направив взгляд Царь-Девицы в ту же сторону, что и у Орлеанской Девы: на гибнущую духовно Русь. Это было очищающим слиянием в едином светлом патриотическом порыве сразу четырёх исходных ликов “извергнутых” Цветаевой лирических героев.
А цветаевские разбойники - романтизированные - раскаялись ещё до революции: в 1916-м они стояли - "Клеймо позорит плечи,//За голенищем - нож" - перед московской часовней, -
Там Иверское сердце
Червонное горит.
И льётся алиллуйя
На смуглые поля.
- Я в грудь тебя целую,
Московская земля!
(I, 273)
"Мы все к тебе придём". Марина Цветаева могла раскаяться только добровольно...
28.06.05
⇐ Вернутся назад